Майор Игорь Константинович Савельев был высок, даже тогда, когда сидел. Волосы на висках у него были более чем седыми, а на темени - более чем редкими. Хотя и щуплый, ладони имел как у колхозника - большие, красные и бугристые. По чертам лица был не менее благородный, чем его шеф, а его глаза, задумчиво-добрые, были цвета увядших васильков. Однако это Леварт отметил чуть позже, когда майор наконец счёл нужным поднять голову и взгляд. Но пока не было никаких признаков того, что он сочтёт это нужным. Он сидел за столом, поглощённый, казалось бы, целиком папкой из бурого картона, переворачивая закреплённые в ней документы красными лапищами колхозника.
– Прапорщик Леварт, Павел Славомирович, - выговорил он наконец, по-прежнему с носом в папке, как будто и не говорил, а вслух читал какую-то из папочных бумаг.
– Как там ваш сотрясённый мозг? Успокоился? Находитесь в состоянии полной вменяемости?
– Так точно, товарищ майор.
– Способны отвечать на вопросы?
– Так точно, товарищ майор.
Савельев поднял голову. И увядшевасильковые глаза. Взял карандаш, стукнул им по столешнице.
– Кто, – спросил он, контрапунктически постукивая, - стрелял в вашего старлея? Старшего лейтенанта Кириленко?
Леварт сглотнул слюну.
– Докладываю, что не знаю, товарищ майор.
– Не знаете.
– Не знаю. Не видел этого.
– А что вы видели?
– Бой. Потому что шёл бой.
– А вы сражались.
– Так точно, товарищ майор. Сражался.
– А за что вы, любопытно, сражались, прапорщик? За правое, по-вашему, сражались дело? Или за неправое?
Леварт вновь сглотнул слюну, от неожиданности. Савельев глядел на него из-под опущенных век.
– Прошло, – сказал он, акцентируя важность некоторых сказанных слов стуком карандаша о столешницу, – четыре года и восемь месяцев с заседания Политбюро, на котором незабвенной памяти товарищ Леонид Ильич Брежнев, с помощью совета незабвенной памяти товарища Андропова и Громыко постановил, что нужно помочь партии и пролетарским властям Демократической Республики Афганистан в подавлении распространения контрреволюции. Подогретого через ЦРУ фанатизма. Уже четыре года и восемь месяцев ограниченный контингент нашей рабоче-крестьянской армии под просвещённым управлением партии исполняет в ДРА свой интернациональный долг и обязанность. А в рамках контингента, в составе третьего батальона сто восьмидесятого полка механизованной сто восьмой мотострелковой дивизии также и вы, прапорщик Леварт.
Правильно поняв, что это не был вопрос, Леварт сохранил молчание.
– Воюешь значит, – констатировал факт майор. – Интернационально исполняешь, что следует. С энтузиазмом, рвением и полной увереностью в правильности того, что делаешь. Я прав? С полной? А может не полной? Может у тебя другая оценка советского военного присутсвия в ДРА? Иная оценка решения Политбюро? И его незабвенной памяти членов?
Леварт оторвал взгляд от мерзко облезлой штукатурки потолка, глянул на Савельева. Не на его лицо, а на ладонь и стучащий о столешницу карандаш. Майор как будто это заметил, потому что карандаш замер.
– Интересно, – начал он, – было бы узнать, как же ты, представитель низшего уровня командования, смотришь на эту проблему. Что? Леварт! Открой наконец рот! Я задал вопрос!
– Я, товарищ майор, – Леварт кашлянул, – одно знаю. Родина велела.
Савельев молчал в течение минуты, вертя карандаш пальцами.
– Да уж, – сказал наконец, изменяя тон с язвительного на как будто задумчивый. – Стоит отметить. Представитель младшего командного состава при проверке политической сознательности отвечает не лозунгами, а цитатой из Окуджавы. Думая, наверное, что вопрошающий цитату не распознает.
– А цитата та, – майор вернулся к обычному тону, – в твоём конкретном случае на шутку похожа. Фамилия такая какая странная, ой, Русью-то оно не пахнет, не пахнет. А русский дух? Укрепился ли через поколение? Прадед, польский бунтовщик, умер ведь и лежит в могиле тёмной, к тому же дурной католической, в Таре, в бывшей Тобольской губернии. Дед тоже поляк... Хочешь что-то сказать? Говори.
– Мой дед, – сказал спокойно и тихо Леварт, – не вернулся в свободную Польшу, хотя мог. По возвращению из Сибири остался в Вологде, у бабки, из дома Молчановых. А его младший сын, мой отец...
– Участник Великой Отечественной, награждённый Орденом Славы I степени за бой на Курлянском полуострове в марте года 1945, - так же спокойно не позволил закончить майор. – Самый молодой, наверное, в истории кавалер этого ордена. Всё есть в документах. Всё, Леварт, о тебе, и твоей семье, о родственниках и знакомых. И это есть великая сила бумаги, многое из того может быть использовано... Когда будет нужно. Потому ещё раз спрашиваю: кто стрелял в спину старшему лейтенанту Кириленко?
– Не знаю. Не видел. Шёл бой.
– Если, – карандаш снова завис в воздухе, – я узнаю от тебя то, что хочу знать, обещаю, за неделю ты будешь дома. В Питере. Тьфу, хотел сказать: в Ленинграде. Войну будешь смотреть по телевизору. Ходить на Фонтанку на пиво с приятелями. Привлекать девушек медалью и афганским загаром. Ну, пускай, устрою тебе интервью в «Комсомольской Правде», а после, возможно, сам начнёшь какую-нибудь деятельность, сам понимаешь, какие откроются перспективы... Устрою тебе это всё. Если скажешь, кто стрелял.
Оригинал: Перевод: Марьян Яремко, ZooL SmoK.
Дата публикации: 2009-01-10 21:09:32 Просмотров: 33483
К фэнам и фэндому отлично подходит римская пословица: senatores boni viri, senatus autem mala bestia (сенаторы — мужики хорошие, но сенат — злая бестия)
Каталог статей
| 
